Да. Прошли это они шагов сто, Фома Меньшой и говорит Фоме Большому:
– Будто бы была здесь граница.
Тогда Фома Большой посмотрел, посмотрел да и говорит Фоме Меньшому:
– Будто бы была здесь граница.
А границы и след простыл, будто бы не было!
Несомненно одно, что это лепетихинские мужики, и в частности Ефим Ковалев, которого Фома Большой узнал по рубахе, эту самую границу просто-напросто украли.
И не будь этого прискорбного события, не пришлось бы мне преподнести нетерпеливому читателю подробное повествование, претендующее разве на последовательность изложения тех происшествий, коих вольным и невольным очевидцем мне довелось быть.
Первая часть
В тот самый час, когда из-за Поповой горы поднялось над Козлихой пышное солнце и зажгло серебром капли росы на покосах Дурундеевской пустоши, в тот самый час, когда золотом зажгло оно крест, на заборовской колокольне, а в самом Лутошанске осветило зеленую крышу лутошанского кооператива –
в этот самый час, надо сказать, из-за лепетихинского леса тоже взошло солнце.
Вышли тогда из деревни Козлихи: Фома Большой, и Фома
Меньшой, и Никита Петров, и Беберя, и сам Коляной, Кольки Беспалого брат, который – это Колька-то – изобрел такой аппарат, что самогон выходил не хуже, а даже лучше николаевской, такой самогон, что заборовский дьякон, а ныне секретарь лутошанского нарсуда, никакого другого не пьет, а пьет только этот и притом, когда пьет, обязательно каждый раз возглашает:
усладительно!
Ну, так вот,
вышли тогда из Лепетихи: Ефим Ковалев, и Егор Ковалев, и дед Сосипатр, и Лександра Лузга, и Яшка Бандит –
вышли они на Дурундеевскую пустошь искать пропавшую границу.
Только границы и след простыл – будто бы не было. А на том месте, где стояла граница, росла трава, и выросла эта трава куда выше колен, а уж густота, густота…
Нет, не так:
Егор Ковалев видел вчера границу на козлихинской вешне – видел, говорю я, Фома Большой границу на лепетихинской вешне, только этих границ никто не признал, а Яшка Бандит похвалился, что у него любая палка сойдет за границу, только бы ее на нужное место поставить.
Так и решили.
Только когда Фома Большой поставил палку на то самое место, где была летось граница, Ефим Ковалев заявил, что Лепетиха будет в обиде. А когда Ефим Ковалев поставил палку и опять на то место, где стояла летось граница, – Фома Меньшой заявил, что Козлиха будет в обиде. Тогда палку поставил Фома Меньшой и опять на том месте, где летось была граница, и тут уж Егор Ковалев…
А тогда загорелся в лутошанском кооперативе сарай, и когда загорелся сарай, побежал сторож Ефрем на колокольню бить в набат. А дверь на колокольню была заперта. Тогда побежал сторож Ефрем к попу, а попа дома не было – поп пошел покосы делить. Тогда побежал Ефрем к дьячку, а дьячок сказал, что ключ у сторожа. Побежал Ефрем к сторожу, а сторож на огороде сидит, огурцы полет. Кричит Ефрем:
– Пожар!
А сторож был глуховатый.
– Ты что говоришь?
Тогда закричал Ефрем еще раз:
– Пожар!
А тот и ухом не ведет.
и вот, когда Коляной поставил палку и поставил ее на то самое место, где стояла летось граница, Яшка Бандит заявил, что Лепетиха будет.
Тут закричали:
– Пожар!
И вот побежали тогда козлихинские мужики в Козлиху, и вот побежали тогда лепетихинские мужики в Лепетиху – и я думаю, что читателю не трудно будет догадаться, что ни в Козлихе, ни тем более в Лепетихе никакого пожара не было, а был будто бы пожар в Лутошанске и будто бы кончился, причем сгорел лутошанского кооператива сарай и сгорел дотла, а теперь и в Лутошанске никакого пожара не было.
И решили по всем этим соображениям козлихинские мужики вернуться на Дурундеевскую пустошь, и решили лепетихинские мужики.
Вот в чем дело:
вспомнили тут про кривую березу: от кривой березы на сто шагов – вот и граница. Но как ни искали кривую березу, найти не могли – еще зимой спилили ее на дрова и рядом с кривой спилили еще десяток прямых на дрова. Только от этой березы остался пенек, и остался пенек в три вершка, потому что была кривая береза трех вершков при комле.
Трехвершковый пенек нашел Егор Ковалев, трехвершковый пенек нашел и Фома Большой, только никак нельзя было сказать, который пенек остался от кривой березы.
Побежал за Феклой бобылкой – Фекла бобылка косила в прошлом году как раз на границе. Фекла пришла, посмотрела –
– Нись, – говорит, – тут, а нись – там… Будто бы энтот кустик оставался налево – нись направо. Да еще, разбойники, у меня сажень целую окосили!
А какой пенек остался от кривой березы, она не сказала и ушла. Тогда стали считать шаги – козлихинские от своего, лепетихинские от своего пенька, сто шагов в сторону лепетихинского же леса. Первым пошел Фома Большой, отсчитал к лепетихинскому лесу сто шагов: вот и граница!
Тогда сказал ему Ефим Ковалев:
– Ты бы еще на ходули встал!
И пошел Ефим Ковалев от своего пенька в сторону лепетихинского леса, отсчитал сто шагов: вот и граница!
И сказал тут Фома Меньшой:
– Ты бы на одном месте топтался!
И пошел тогда Фома Меньшой.
А в это самое время пришел кладовщик лутошанского кооператива Сергей Петров в совет и сделал заявление: и сгорел, согласно заявления, сарай, и сгорело в этом сарае сто пудов сахару и сто кусков ситца. Пошли, посмотрели и увидели, что сарай действительно сгорел и от сарая подлинно ничего не осталось и сгорел также сахар, и сгорел даже ситец, так как ни сахару, ни даже ситцу на том месте, где стоял лутошанского кооператива сарай, не оказалось…
И пошел тогда сам Коляной от своего пенька к лепетихинскому лесу, отсчитал Коляной к лепетихинскому лесу сто шагов: вот и граница.
Тогда сказал ему Яшка Бандит.
Тут закричали:
– Из Лутошанска за самогоном пришли – и-и!
Так и осталось на Дурундеевской пустоши две границы: одну поставили козлихинские мужики, а другую поставили лепетихинские мужики, и было между этими границами Фомы Меньшого сто шагов.
Вторая часть
В канцелярии лутошанского земотдела на стене висели часы, и, когда часы эти показывали ровно три, – в первый раз ударил гром над лутошанским земотделом, и такой грянул гром, что козлихинский мужик, Фома Большой, выходивший в тот час из Козлихи, что лепетихинский мужик, Ефим Ковалев, выходивший в тот час из Лепетихи –
надо сказать, что шли они оба в лутошанский земотдел просить земотдел о выяснении места, где стояла в прошлом году граница –
ну, так вот,
оба они перекрестились:
– Добежать бы до дождика!
И тогда сказал заборовский дьякон, а ныне секретарь нарсуда:
– Дело нечистое!
И сказал народный судья Петушков заборовскому дьякону:
– Дело нечистое!
Говорили они о лутошанском кооперативе.
Так было дело:
шел председатель правления Федот Каблуков вечером, в десять часов, мимо лабаза и видел: стоит у лабаза человек в белой рубахе, без шапки – постоял, постоял…
тогда шел Федот Каблуков за газетой, потому что получались газеты вечером в десять часов –
потом шел он назад и видел:
зашел за лабаз человек в белой рубахе, без шапки, постоял, постоял. и ушел председатель правления, а на другой день.
– Дело нечистое!
Это сказал заборовский дьякон – а когда народный судья Петушков повторил:
– Дело нечистое,
– в это самое время во второй раз ударил гром и опять над лутошанским земотделом, и такой гром, что козлихинский мужик Фома Большой, входивший в тот час в Лутошанск из кривого прогона, что лепетихинский мужик Ефим Ковалев.
Да.
Так вот в это самое время посмотрел секретарь нарсуда на часы и сказал:
– Пора и обедать!
И как только он это сказал, прибежал в земотдел из Козлихи Фома Большой, прибежал в земотдел из Лепетихи Ефим Ковалев, и тогда же в третий раз ударил гром и уже над лутошанским кооперативом.
